Как говориться не попробуешь не. Не попробуешь – не узнаешь

Не попробуешь - не узнаешь

Я проснулся свежим и бодрым и обнаружил, что проспал почти десять часов. На столе лежала записка от Карла, где говорилось, что обедать дома он не будет, но во второй половине дня вернется пораньше. Я решил как можно скорее записать все в свой дневник.

Карл вернулся к четырем часам и первым делом спросил о моем сне. Я сказал ему, что он все может прочитать в моем дневнике, а я собираюсь прогуляться по свежему Воздуху, потому что весь день просидел взаперти. Он сказал, что это хорошая идея, и сел читать мой дневник, а я надел пальто сапоги, меховую шапку, обвязался теплым шарфом и был готов выйти на мороз и снег.

Пройдя несколько шагов по сугробам свежевыпавшего снега и задрожав от минусовой температуры, которая усугублялась приличным ветром, я понял, что никто в 2150 году так не оценит их «управляемый климат», как я. Затем я стал думать обо всех долгих веках, когда человек боролся со всякими капризами природы в поисках еды, крова и защиты от диких животных и своего же брата человека. Сколько еще нам потребуется времени для того, чтобы научиться сотрудничать и победить хотя бы эту проблему? Сотрудничество всегда было решением всех проблем, ответов на все вопросы. В узком микро-понимании мира человек может получить блага, только соперничая с другими людьми, - он должен выйти из этого соревнования победителем и оставить соперников в проигрыше. Этот конфликт, это соперничество, это отсутствие сотрудничества неизбежно влечет за собой разделение отдельных людей и целых стран на две группы - «имущих» и «неимущих».

Очнувшись от задумчивости, я увидел, что прошел дальше, чем планировал, и студенческий клуб остался в квартале позади. Я пересек улицу и пошел обратно. В клубе я отогрелся в компании сотни собравшихся здесь студентов. Большинству было от девятнадцати до двадцати двух лет, но было здесь и несколько моих ровесников, может быть, даже старше. Я подумал, как отличались эти студенты от «учащихся» 2150 года. Физические различия в росте и внешности были очевидны, но меня больше занимали различия психологические.

Лица студентов 1976 года выражали весь букет качеств, свойственных взрастившей их культуре: страх, подозрительность, агрессивность, невежество, отчужденность, безразличие… Тем не менее почти все они достигли в своем развитии такого уровня, что стали намного дружелюбнее и открытее своих родителей, и ауры у студентов тоже были ярче и четче, чем у взрослых американцев.

«Ух ты! Я вижу ауры!» - обрадовался я. Но тут же подумал, что, наверное, я со всеми моими внутренними тревогами и предубеждениями XX века выгляжу для людей 2150 года примерно так, как эти студенты для меня. Эта мысль вызвала у меня горькую ухмылку. Я отправился домой и зашел по пути в супермаркет - пополнить наш запас яи и бекона.

Несмотря на метель, в магазине было полно народу. В женщинах средних лет и в пожилых мужчинах уже не было энергии и веселости студентов. Те же страхи и неуверенность в себе, но здесь они не компенсировались радостью и дружелюбием. Эти люди были похожи на бесцветные изношенные автоматы, проложившие себе привычную узкую колею, которая с каждым годом все углубляется и вскоре станет их могилой.

Микро-человек создает себе узкие и жесткие жизненные рамки, чтобы избежать неудач. Но в итоге они лишь доказывают ему, что он не в состоянии справляться с миром за пределами его добровольной психологической тюремной клетки.

Я шел между полками, заставленными продовольственными товарами, погрузившись в свои мысли, и тут девочка лет четырех-пяти выбежала из-за угла, споткнулась о мою ногу и упала.

Не думая, я машинально поднял разревевшуюся малышку, взял ее на руки и начал утешать. Плач утих, и только тут я вполне осознал, что держу на руках тепло укутанную маленькую девочку. В ответ на мою широкую улыбку она тоже начала мне застенчиво улыбаться, но тут откуда-то набежала очень уставшего вида женщина с тонкими губами и прищуренными от злости глазами. Она грубо вырвала у меня ребенка и завопила:

Как ты смеешь хватать мою девочку своими грязными руками! Ах ты маньяк!

Но, мадам… - начал я, - я всего лишь…

Я знаю, что ты «всего лишь», - громко объявила она, прижимая ребенка к себе. - Ты приставал к моей девочке! Это растление малолетних! Я все это видела. Но знай, что в этой стране на таких, как ты, найдется управа!

Ее пронзительный визг привлек внимание многих других покупателей, которые смотрели на меня с подозрением.

Мать девочки продолжала выкрикивать проклятия и угрозы в мой адрес, и я чувствовал, что уже не смогу сказать ничего разумного в свое оправдание. Все, что я мог делать, - это смотреть на нее и на ее отвратительную ауру, Аура была похожа на ужасный ярко-красный огонь, покрытый тошнотворными желто-зелеными пятнами.

В этот момент в зале появился менеджер магазина. Оценив ситуацию, он схватил меня за рукав и потащил в подсобные помещения. На ходу он обещал покупателям, что во всем разберется и отправит меня куда следует.

Когда мы оказались в его кабинете, я показал ему свой аспирантский билет и в который уже раз объяснил, что просто хотел успокоить ребенка. Тем не менее менеджер все еще смотрел на меня с подозрением. В конце концов, очевидно просто не желая связываться с полицией, он выпустил меня через черный ход, но предупредил, чтобы я здесь больше не появлялся.

Этот инцидент очень наглядно продемонстрировал разницу между 1976 и 2150 годами. В микро-мире 1976 года каждый незнакомец представлял собой потенциальную угрозу кражи, изнасилования, убийства или какого-нибудь другого страшного преступления. Поскольку микро-человек порой не понимал своих собственных мотивов, он всегда боялся злых намерений других людей. Если бы только они могли увидеть мою ауру или прочитать мои мысли, они бы поняли мои намерения и не стали бы меня бояться. Но, лишенные таких способностей, они судят о других только по внешним признакам и все видят через призму своих собственных страхов, тревог и вины.

Интересно, как бы повернулось дело, будь я длинноволос, бородат и одет в потертые джинсы, столь популярные среди нынешних студентов. Наверное, я бы уже сидел в тюрьме без всякой надежды убедить пожилого судью или жюри присяжных, что я не сексуальный маньяк, не анархист и не коммунист.

Я пошел домой так быстро, как только позволял мой протез, решив, что на сегодня с меня хватит микро-людей и их супермаркетов. Холодная горечь природы лучше дикой паранойи микро-человека.

Вернувшись домой, я автоматически закрыл за собой дверь на замок. Боже мой, подумал я при этом, мне ли говорить о «паранойе микро-человека»?

Увы… В 1976 году я не чувствовал себя в безопасности и безумно тосковал по чудесным девственным пейзажам, счастливому спокойствию и любящей доброте Дельты 927, от которой меня отделяло 174 года.

Когда я уселся на любимый стул с твердой спинкой, Карл отложил мой дневник и спросил, что случилось. Когда я рассказал ему о своих ощущениях в студенческом кафе и приключениях в супермаркете, он мрачно улыбнулся и сказал:

Я смотрю, твои Макро-способности не так помогают тебе здесь, в 1976 году, как в твоем мире-2150. А может, - тут он сделал паузу и внимательно на меня посмотрел, - они вообще в 1976 году не действуют?

Это уже относилось к нашему договору о проверке на реальность всего, что со мной происходило в мире-2150. Смогу ли я, проснувшись в 1976 году, продемонстрировать Макроспособности, которым научился в «иллюзорном» будущем?

Я уже видел ауру, но совсем забыл о телепатии или избегал ею пользоваться.

Я посмотрел на свой дневник, лежавший на столе рядом с Карлом. Смогу ли я телепортировать его к себе, используя ПК? Может быть, стоит попробовать сначала какой-то более мелкий предмет? Нет, лучше не упрощать эту проверку - даже если я смогу только столкнуть дневник со стола на пол, это уже будет доказательством моего ПК.

Я представил себе, как мои руки дотрагиваются до дневника, - но ничего не произошло.

Что-то не так? Неужели мне лишь показалось, что я вижу ауру, в студенческом кафе и супермаркете? Неужели у меня не получится продемонстрировать свой психокинез - единственную физическую способность, которую можно показать другим людям?

Я удвоил усилия, отчаянно пытаясь толкнуть, потянуть на себя или сдвинуть дневник со стола, но, к моему все возрастающему беспокойству, тетрадь вообще не двигалась.

Расслабься, - сказал Карл. - По твоему выражению лица я вижу, что ты не можешь воспользоваться своими Макро-способностями здесь, в холодной жестокой реальности 1976 года.

Я вижу ауры, - уверял его я. - Даже твою!

Ну хватит, Джон, ты прекрасно знаешь, что ни я, ни ты, ни любой другой человек из всех, кого мы знаем, не видит

аур; поэтому твои галлюцинации едва ли можно считать доказательством.

Но, Карл, - запротестовал я, - это несправедливо. Может быть, мне просто надо больше времени. Я начал использовать только три из семи Макро-способностей. Возможно, придется развить их все, прежде чем я смогу их тебе продемонстрировать.

Я согласен принять только две, - ответил Карл, - которые поддаются проверке. Это предвидение и психокинез, причем психокинез - самое убедительное доказательство. Джон, ты сам предложил продемонстрировать мне их в 1976 году. А теперь отказываешься от собственной идеи о проверке на реальность.

Но я же развил в себе эти способности! Я их время от времени там использовал! Если бы ты только видел ту игру в теннис, Карл!

Да знаю я, знаю, - ответил Карл. - Ты все это описал в своем дневнике. Но дело в том, что все это происходило в твоем мире грез, а не в реальности, в которой я живу.

Мне нужно еще время, Карл, - повторил я.

Хорошо, - согласился он, - не хочу показаться слишком требовательным, но это не только твоя, но и моя проверка. Ты устанавливаешь правила. Я - судья. Если тебе нужно больше времени - пожалуйста.

Карл почувствовал мои разочарование и подавленность, а я понял, что он искренне удивлен тем, что я не смог сдвинуть дневник со стола. Пытаясь мне помочь, он спросил, все ли я правильно делал и ничего ли не забыл важного.

Нет, нет, нет, - ответил я. - Черт возьми, Карл, я все делаю, как раньше. У меня просто не получается!

Карл засмеялся:

Слушай, псих, ты посмотри на меня! Я уже увлекся этим, не меньше, чем ты! - Он прошелся по комнате, потирая подбородок, затем повернулся ко мне, поднял указательный пале и сказал: - Кажется, у меня есть идея! Давай попробуем воссоздать «сцену преступления» и поискать твою оплошность. Смотри, в первый раз ты использовал свой ПК, когда вы с Кэрол подбрасывали камешек, идя по дороге… - Он осекся, плюхнулся на кровать и захохотал. - Я так глупо себя чувствую, Джон! Слава Богу, что никто из нашей профессуры не видит этого спектакля!

Представив себе эту картину, мы покатились со смеху.

Вдоволь насмеявшись, я сказал:

Ладно, хватит. Вернемся к делу. У тебя была неплохая идея. Давай вернемся к тому моменту, когда я в первый раз использовал свой ПК.

Ну, как я уже говорил, вы с Кэрол подкидывали камешек.

Я перебил его:

Нет, Карл. Это был не первый раз. Это уже было после того, как я научился этому трюку. В первый раз я просто пытался поднять камешек с земли. У меня это не получалось, и Кэрол сказала, чтобы я вспомнил свой последний Макроконтакт. Я ее послушался, и после этого у меня вышло.

Карл сразу же спросил:

Может, тебе и сейчас надо вспомнить этот Макроконтакт? Может, у тебя из-за этого не получается? А что это вообще такое?

Что это вообще такое? - я обдумывал, как лучше всего описать его Карлу. - Ну, вернее всего будет сказать, что ты как бы останавливаешься на какое-то время и представляешь себя полностью, целиком, на молекулярном уровне, представляешь себе воздух вокруг себя и весь окружающий мир. Ты чувствуешь пространство между атомами, из которых создано твое тело, и понимаешь, что все совершенно и все едино. Я понимаю, что это не очень хорошее объяснение, но по-другому не скажешь.

То, что ты описал, я бы лучше назвал Макро-ступором. ( Еще один термин 2150 года нам не помешает! - съязвил Карл.

Мне больше не хотелось соединять два наших мира словесными объяснениями, и я решил вместо этого предпринять еще одну попытку ПК.

Ладно, Карл. Дай мне несколько минут, я хочу еще раз попробовать. Следи за моим дневником: если получится, я телепортирую его со стола к стулу, на котором я сижу.

Карл улыбнулся:

Если у тебя сейчас получится ПК, это одновременно докажет, что ты развил в себе и предвидение.

Я пропустил его слова мимо ушей, потому что был занят воспоминанием о своем последнем Макро-контакте, которое уже начало наполнять меня спокойствием и безмятежностью. Страх и беспокойство, вызванные происшествием в супермаркете и неудачной попыткой продемонстрировать Карлу мои Макро-способности, утонули в океане мудрости, который снова наполнил меня радостной надеждой и добровольным принятием всего сущего.

Я представил себе, как мои руки с легкостью поднимают дневник на несколько дюймов над столом.

Ах ты сукин сын! - воскликнул Карл. - У тебя получается, Джон! Боже мой, у тебя получается!

Я поднял тетрадь на добрых два фута над столом и начал притягивать ее к себе. Через несколько секунд дневник преодолел девятифутовое расстояние от стола до моего стула и теперь лежал у меня на коленях.

Карл вскочил. Явно сдерживая слезы радостного изумления, он схватил меня за плечи и закричал:

Ты это сделал, Джон! Боже мой, у тебя получилось! Честно, Джон, я думал, что у тебя уже крыша съезжает, с ума ты сходишь от каких-то дурацких снов. Но у тебя это действительно получилось!

Теперь я убедил тебя, Карл? - спросил я, глуповато Улыбаясь.

Карл ухмыльнулся мне в ответ и отпустил меня. Однако, когда он отошел от меня, его улыбка исчезла.

Подожди минутку, - сказал он, потирая подбородок. - Может быть, у меня тоже галлюцинации, потому что мне очень хотелось увидеть то, что я увидел. То есть, может быть, мне так хочется, чтобы ты не сходил с ума, что я иду на любые крайности, лишь бы поверить, что это не так. Может, у меня галлюцинации. Может быть, этот дневник попал к тебе в руки каким-нибудь обычным способом, а я был в трансе и не понял этого. Может, ты меня загипнотизировал, Джон, или я - сам себя.

Теперь ты начал сомневаться в нашей проверке на реальность, - начал подтрунивать над ним я. - Возможно, твоя идея пригласить сюда наших профессоров не была такой уж глупой. Может, нам действительно позвать сюда людей, чтобы я им это продемонстрировал?

Нет, - сказал Карл, качая головой. - Если у тебя ничего не получится, то все решат, что ты рехнулся, а я, как твой брат, тоже попаду под подозрение. Но с другой стороны, если тебе удастся этот трюк, ты станешь скандально знаменитым, как будто у тебя две головы выросло. Кроме того, тебя все равно могут обвинить в гипнозе - только в массовом. Так что это не решение.

Ну, что ты тогда предлагаешь? - спросил я. - Я выполнил наш уговор. Я продемонстрировал тебе свой ПК и даже предложил повторить это при других свидетелях. Что я еще могу сделать?

Дай мне сообразить, - сказал Карл. - Сейчас что-нибудь придумаем, что-нибудь придумаем…

Через двадцать секунд он воскликнул:

Эврика! Я все это сфотографирую. Да, господа, я сфотографирую все это во всех ракурсах, затем поднимусь наверх, ненадолго арендую у Снаффи Болдуина темную комнату и проявлю там пленку. Улавливаешь?

Хм-м, - усомнился я, - а ты не думаешь, что Снаффи, захочет посмотреть на эти важные пленки, которые тебе так, не терпится проявить? Кроме того, я помню, как ты говорил ему, что твое время слишком ценно, чтобы самому возиться с фотографиями.

Со Снаффи я разберусь, - заверил меня Карл. - Ты просто подзаряди свои батарейки, или что ты там делаешь, и подготовься к следующей демонстрации ПК перед объективным оком моего фотоаппарата.

С этими словами Карл извлек из шкафа фотоаппарат, который он когда-то купил за границей. Поначалу он все время что-то фотографировал, проявлял свои пленки и печатал снимки, иногда огромных размеров. Я тогда думал, что это для него что-то вроде компенсации за потерянный глаз. Однако его страсть к фотографии постепенно пошла на убыль, и за последние шесть месяцев он сделал всего несколько снимков, продал свой фотоувеличитель, а все химикалии и оборудование подарил нашему приятелю Снаффи Болдуину. Сейчас мне показалось, что в Карла снова вселился прежний энтузиазм.

Пока он возился с фотоаппаратом, я готовил еще одну демонстрацию ПК, сосредоточиваясь на чудесных воспоминаниях о Макро-контакте. Я почувствовал, как моя усталость растаяла в этом бесконечном океане энергии всесильного и всеведущего вечного разума. Я вновь чувствовал себя свежим и готовым телепортировать дневник.

Все, - сказал Карл, настраивая лампу-вспышку, - я готов к съемке. Когда будешь готов, начинай поднимать.

Я посмотрел на дневник, лежащий у меня на коленях, затем мысленно представил, как мои руки поднимают его высоко, до самого потолка. Заблестели вспышки - Карл начал старательно снимать дневник со всех сторон. Я передвигал тетрадь в разные части комнаты, а Карл скакал за ней, оставляя за собой «хвост» использованных вспышек.

В конце концов я почувствовал, что слишком устал; тогда я ловко поднес дневник обратно к столу, где он изначально и находился. Я отпустил тетрадь, когда она была на расстоянии десяти дюймов над столом, и она упала с резким хлопком. Я вновь уселся на стул, чувствуя себя более обессиленным, чем после первого поднятого камешка в 2150 году. Теперь оставалось только надеяться на то, что фотографии получатся и докажут, что я действительно обладаю способностью психокинеза, а значит, все, что происходило со мной во сне в Макро-обществе 2150 года, - правда.

Отдохни, - сказал Карл, - поешь чего-нибудь. А я пойду к Снаффи, проявлю фотографии.

Он вышел, а я в течение следующего получаса восстанавливал свои силы, вспоминая о Макро-контакте.

Затем я сделал себе пару бутербродов и медленно съел их, думая о том, как демонстрация ПК может повлиять на отношение Карла к моим приключениям во сне. Неужели даже эти фотографии не смогут переломить глубоко укоренившийся скептицизм Карла? В конце концов, подумал я, если он примет их как доказательство реальности моих перемещений в 2150 год, это подорвет его микро-убеждения о природе человека и действительности в целом.

Ему будет нелегко отказаться от своих психологических, социологических и антропологических убеждений, что человек - это лишь высокоразвитое животное, чье поведение определяется влиянием семьи, в которой он родился и воспитывался, и остального окружения.

Доев бутерброды, я решил дописать в свой дневник то, что со мной произошло здесь, в 1976 году. Описывая эти происшествия, я время от времени останавливался, чтобы подумать о том, как мне помочь людям с микро-взглядом на самих себя и на окружающий их мир. Я вспомнил, как некоторые из преподавателей психологии и социологии гордились своей научной объективностью. Тем не менее они отказывались рассмотреть любое доказательство парапсихологов, подтверждающее существование таких невероятных явлений, как ясновидение, телепатия, ПК и предвидение, которые бихевиористская наука 1976 года считала ересью. Можно ли переубедить этих людей, подумал я, или они должны умереть, а им на смену прийти более высокоразвитые души? СИ ответила именно так, но ждать, пока целое поколение вымрет, казалось мне кощунственным решением.

Когда я Наконец записал новые события в свой дневник, пора было опять ложиться спать. Мне было интересно, где это так задержался Карл. Может быть, он испортил пленку? Я уже собирался пойти к Снаффи, когда дверь открылась и в комнату вбежал Карл, размахивая ворохом фотографий.

Вот доказательство, - выкрикнул он, качая головой. - Вот убедительное доказательство твоего психокинеза, а значит, как я полагаю, и реальности всего, что е тобой происходило во сне.

Почему тебя так долго не было? - спросил я.

К тому времени, как я напечатал все снимки, - сообщил Карл, - Снаффи ушел куда-то, и я мог посидеть в его квартире и спокойно поразмышлять. Кроме того, он мне оставил немного жареных цыплят. Так что я доедал его ужин, рассматривал фотографии и думал о том, должен ли я все так же скептически относиться к тому, что ты писал в своем дневнике.

И что же ты решил? - спросил я.

Это самое сложное решение, которое мне нужно было принять за всю мою жизнь, - ответил он. - На самом деле, если я соглашусь с тем, что Макро-общество действительно существует и все, что с тобой происходило в 2150 году, - правда, то мне придется либо сменить профессию, либо тщательно скрывать свои убеждения от коллег-бихевиористов.

Ты не думаешь, что я должен продемонстрировать свои способности перед другими учеными-бихевиористами? - спросил я.

Ха! - фыркнул Карл. - Мне в голову могут приходить любые безумные идеи, но я не настолько безумен, чтобы рассчитывать, что кто-то другой поверит в них. Например, за последние двадцать пять лет из достаточно достоверных источников поступало множество убедительных доказательств существования НЛО, но уважаемые научные организации отказываются принимать их всерьез. А теперь я, без пяти минут доктор наук, всерьез рассматриваю еще более невероятные вещи, чем НЛО! Слушай, Джон, хреновые мои дела!

Поздравляю, Карл! - сказал я. - Ты у меня еще станешь Макро-философом!

Стать Макро-философом означает верить в идеи, которые все остальные считают безумными? - спросил Карл.

Иногда да, - ответил я. - Но намного важнее то, = что Макро-философ ни на что не закрывает глаза. Он понимает, что осознание истины всегда зависит от угла зрения человека. Поэтому, чем шире твой угол зрения, тем скорее ты постигнешь истину.

Я ложусь спать. Подумаю в постели о твоих словах и об этих фотографиях, - помолчав, сказал Карл. - У меня был сложный день. Моей жизненной философии был нанесен серьезный удар, а может быть, она даже потерпела полный крах.

Я тоже отправился в постель, надеясь поскорее снова оказаться в 2150 году

Однако, лежа в кровати, я не мог не думать о сегодняшних происшествиях, в особенности в супермаркете. Как ни пытался, я не мог забыть свой страх, волнение и беспокойство во время столкновения с сердитой мамашей и менеджером магазина. Мне пришлось признать, что, если бы я действительно смотрел на мир с Макро-позиции, то; не испытывал бы этих отрицательных эмоций. Я бы принял данный негативный жизненный опыт с радостью. Как я могу; достичь третьего уровня осознания, если буду отвечать на угрозы так, как сегодня днем?

Я покачал головой и понял, что единственное настоящее доказательство высокого уровня Макро-осознания - способность принимать с любовью не только всех членов Макро-общества (это как раз было легко), но и всех микро-людей. Вот это - настоящий вызов!

Захотелось записать 12 самых любимых цитат и интересных высказываний. Получились такие правила жизни – бессмысленные и беспощадные;).

Перечитаешь, бывало — и настроение сразу улучшается. Многое становится проще и понятней. Нет никакой ложки! Можно было бы и больше найти, но лучшее — враг хорошего. Только 12.

1. Сборка японского велосипеда требует огромного душевного спокойствия.

2. Вы уже достаточно хороши. Вы уже имеете более, чем достаточно. Вы уже совершенны.

3. Люди стремятся унизить других, когда не уверены в себе.

4. Мастер искусства жизни не делает различий между игрой и работой, трудом и ленью, душой и телом, обучением и отдыхом, любовью и религией. Он не отделяет одного от другого. Он просто направляет свое внимание на прекрасное в том, что делает, оставляя другим решать, работает он или играет. Для него – он одновременно делает и то и другое. ~ Будда.

На английском так: “The master of the art of living makes little distinction between his work and his play, his labor and his leisure, his mind and his body, his education and his recreation, his love and his religion. He hardly knows which is which; he simply pursues his vision of excellence in whatever he does, leaving others to decide whether he is working or playing. To him he is always doing both.” ~ Buddha

5. Мало иметь страсть. Надо еще уметь следовать за своей страстью.

У всех бывают озарения — чтобы они хотели бы делать в жизни и какими быть. Вопрос только в том, хватает ли им смелости сделать это.

6. Волшебная сила настойчивости – как сложные проценты – творит чудеса. Только набегают они чуть позже.

Когда есть путь – просто иди по нему. Ничего не изменится за день. За неделю ничего не изменится. Но если настойчиво и упорно делать что-то хотя бы 3 месяца — результат появится.

7. Учись постоянно, особенно используй свои ошибки.

Ошибайся почаще. Epic Fail каждый день – это здорово. Почитать еще: .

8. Благодарность пересиливает страх. Любовь пересиливает страх.

Страх ослепляет. Страх мешает делать новое. Но если сильно хочется, действительно сильно — тогда ты боишься, но делаешь. И это меняет все.

9. Чем лучше ты себя знаешь и понимаешь — тем счастливее, проще и безмятежнее твоя жизнь.

Делать то, что ты хочешь, и не делать того, чего не хочешь. Убрать лишнее и ненужное. Оставить то, что действительно любишь и что для тебя важно.

10. Используй принцип 80/20 .

Do less. Get more. Достигай большего посредством меньшего.

11. Не узнаешь, пока не попробуешь.

Можно сколько угодно изучать информацию, читать вдохновляющие книги, смотреть мотивирующие фильмы. Но пока не попробуешь — не измениться ничего.

12. DON’T PANIC!

Даже если что-то идет не так, вернее, когда все идет не так — просто Don’t panic! На то и рыба в реке, чтобы карась не дремал.

День всегда подходит к концу. И этот был не исключением. Такой обычный, ничем не примечательный день. Рано утром сборы на работу, потом обед по расписанию и череда дел до конца рабочего дня. Затем заученная до ленивой апатии дорога, где и люди те же, и асфальт разбитый, через раз притоптанный мелкой каменной крошкой. Вдоль центральной улицы спилены верхушки некогда высаженных деревьев. Словно упрек, словно насмешка, что иначе никак: сначала возрождаем, а потом нахрен все срубаем чуть ли не под корень. И такой путь давно уже стал чем-то простым и не обременительным, потому что протоптан родными ногами без малого тридцать лет. По той же дороге в детский сад, школу, институт, а следом и – работу. Просто город небольшой, унылый в своей простоте и безбожном желании стремиться куда-то ввысь, за которой обычное равнодушное слово на «т». Тенденция, мать ее. Мода, современность, эволюция, в конце концов. Только за всеми этими бравыми словами ни одной бравады. Так, пустозвонная мелочь и опостылевшее существование на одной поверхности.

Лев смиренно ступал тяжелыми шагами, вышагивал каждый метр и каждый кирпичик, что раскладывали перед ним странную и почти незамысловатую мозаику тротуарной дороги. Солнце медленно скатывалось куда-то вдаль, бросая напоследок едва уловимые и уже не слепящие лучи, которые неизбежно высветляли мелкие, а порой и большие, детали. За двадцать минут пешего пространства ему встречались от силы три-четыре человека преклонного возраста, куда больше средневозрастных детин и еще больше молодежи, что неустанно ослепляла своей неординарностью и чувством, которое можно было бы охарактеризовать одним простым словом «забава». Оно может и оказывалось куда жизненней, но для Льва все было прозаичней: желание выделиться, отметиться в этой бренной жизни, насолить старшим и, возможно, загубить то самое прекрасно, что в любом контексте и на любом языке мира означает прекрасно. Но это были их жизни, где только им решать и на что-то решаться.

Уже подходя к дому, к подъезду, где на четвертом этаже располагалась любимая и бесконечно уютная двушка, Лев последний раз проследил взглядом уходящее солнце, усмехнулся неестественно-преувеличенному романтизму вечера и так же бодро скрылся за массивными дверями подъезда. На кухне шипяще нагревался чайник, в ванной горел невыключенный свет, а телевизор отозвался привычной и скрипящей дикостью, вещающей о последних событиях дня-месяца-года, что нисколько не удивляло, заработав уж лет десять как железобетонный иммунитет. Лев привычно устроился за обеденным столом, напихался не до конца подогретым ужином, оставшимся еще со вчерашнего дня, и привалился к стенке, не спеша выпивая теплый и чуточку подслащенный чай с искусственно прижитым ароматом жасмина, коего в чае не было, но на упаковке присутствовало. Совершенно обычный день с таким же обычным вечером, где он наедине с собой и своими псевдо фантастическими мыслями.

После чая всегда следовал перекур на балконе. Что в прошлой квартире, где обычно за спиной на кухне кашеварила мама, что в этой, еще порядком необжитой, но уютной до легкой усмешки, за которой скрывалось тихое удовлетворение пройденным этапом становления тем самым самостоятельным взрослым мужиком. Отец гордился, при каждом удобном случае хвалился собственной заслугой в воспитании единственного сына, а мать прискорбно опускала уголки поджатых губ, глядя на Лёвушку, что неизменно уплетал ее стряпню в редкие, но долгие визиты в родительский дом. Сигарета обычно истлевала до середины, затем Лев вспоминал о ней и быстро, в несколько поспешных затяжек, докуривал ее почти до самого смятого фильтра. А сегодня не задалось. То ли рука потянулась не за той, которую подкинула случайность, то ли вечер был не настолько обычным, но курилось протяжно и долго как никогда. Выжженный дым обволакивал лицо, обласкивал своими полупрозрачными руками и проникал под кожу, где-то там внутри оставляя свое ядовитое нутро. С каждым вдохом хотелось еще и еще, сосало под ложечкой и неустанно просилось глубже, забивая и без того отравленные легкие, пропитанные смолами уже более десяти долгих лет. Лев затягивался сильнее, прищуривался и глотал едкий дым, пытаясь определиться с мыслями, и не думать о том, как горько и даже кисло остается на его языке. А там все оседало, скользило по слизистой и пропадало глубоко внутри.

На последней тяге показалось что-то странное, что-то мимолетное и чужое, что ни разу до этого дня и этого вечера не мелькало на периферии его сознания. Лев присмотрелся и на одно короткое мгновение замер. Картина мира сужалась до одного-единственного окна напротив его собственного, находящегося чуть правее от линии балкона. Соседний дом стоял вроде и далеко, но и так же неприлично близко, позволяя любопытным людям, а далее в контексте соседям, наблюдать, заглядывать и подсматривать за чужими жизнями, мелькающими в окнах напротив. Вот поэтому Лев и замер, не случайно, а может и действительно случайно, заметив жуткую в своей первобытности картину, которую в народе любили называть семейными разборками. Только из общего настроения выделялось две вещи, не менее важных и не менее горьких: за стеклопакетом соседнего окна находились двое мужчин и «разборки» медленно переходили в «мордобой».

То, что это не просто друзья, а партнеры – Лёве подсказала интуиция. Было что-то в этих жестах, что-то неуловимое и слишком интимное, что и разворот плеч и склоненная голова посвящали в одно направление. И тут уж не интуиция, а человеческое понимание говорило о том, что один отчитывает, а другой сжимается, принимая словесно-обреченное наказание. Лев все смотрел и никак не мог насмотреться, словно его насильно заставили задержаться и ухватиться за отрывок чужой и ни капли незнакомой жизни. Тот, что был выше и вроде как шире, что-то рассказывал, кричал, жестикулировал, все ближе и ближе подступаясь к тому, кто даже в темноте позднего вечера и расстояния нескольких метров казался младше и намного слабее. Лев потянулся за еще одной сигаретой, замирая на полпути и сжимаясь где-то глубоко внутри: последовал первый удар, а за ним еще один и еще.

Мальчишка, именно так его окрестил в своей голове Лев, пошатнулся и выставил руки вперед, пытаясь удержаться и вроде как прикрыться. И все это на фоне яркого света, льющегося с потолка и освещающего эту пару на потеху тех, кто как и Лев, вышел поздно вечером покурить. Уже и пора было отвернуться, скрыться в собственной квартире, омрачая этот вечер не самым лучшим представлением, но ноги упорно держали на месте, вынуждая смотреть на все более разыгравшуюся картинку, где все только начинало расцветать глупой и дичайшей агрессией в лице одного мужика. Лев машинально подобрался, сжимая кулаки и так же машинально потянулся вперед, потому что уже следующий удар завершился падением и несколькими ломанными движениями ноги того, кто остался стоять на своих двоих.

Настигло не самое приятное ощущение тошноты. Ладони вспотели, с виска сорвалась капля, а в груди застучало бешено и как-то безжизненно-глухо, подрывая на раз и на два уже неся его прочь из квартиры. Что там было, порыв, страх или же чуждая для него забота о ближнем своем, но Лев не остановился, ни когда обувался, ни когда бежал к соседнему дому, ни когда путем нехитрых умозаключений выяснил нужную ему квартиру. Он просто поднялся на четвертый этаж соседнего дома, позвонил в дверь и почти обрадовался, когда ее распахнул тот самый, кто считал себя сильным. Лев не думая и не ломая голову над тем, что есть хорошо, а что плохо, просто влупил незнакомому мужику, через удар объясняя, что нельзя нападать и бить того, кто слабее и кто вроде как близок тебе наравне с любимой женщиной. И когда это почти бездыханное тело прекратило сопротивляться, а из нутра квартиры так никто и не показался, Лев против воли начал беспокоиться, поднимаясь и заходя внутрь.

Однушка, может такая же двушка, как у него самого – слишком уж однотипны все были новостройки – но обычная, ничем не примечательная квартира рядового мужика. Все слишком блеклое, простое и необремененное женским вниманием и любовью. На полу лежал мальчишка, едва шевеля пальцами рук, безуспешно пытаясь набраться сил, чтобы подняться. Лев подошел ближе, осмотрел наливающиеся на коже огромные гематомы, ссадины не первой свежести и излюбленную патологоанатомами бледность, решил и дальше брать все в свои руки. Мальчишка сипло захрипел, когда оказался прижат к чужой груди, но глаз так и не разлепил, словно не решаясь выныривать в пространство реального времени. И вот именно этого было достаточно, чтобы сжать зубы и принять тот факт, что теперь только от Льва будет зависеть состояние незнакомого парня. Он осторожно поднялся с ним, вышел из квартиры, обходя все еще валяющегося на площадке обидчика, и так же осторожно спустился по лестнице вниз, ускоренно добираясь домой. И уже там на него накатило странное состояние всевозможной неадекватности, где он вроде и герой и одновременно болван, решивший, что имеет право вмешиваться в чужую жизнь и чужие отношения. Но не ему себя судить, не ему. Мир и так безжалостен, эволюционировав на почве бедствий, катаклизмов и полного бездушия человека к своему собрату. И это было не новостью, и не великим открытием, и даже не чем-то обособленным: все измерялось проще и намного приземленней, чем того хотелось.

Мальчишка стал приходить в себя, поднялся, уселся на диване и посмотрел на Льва сухим и отрешенным взглядом. Ни злым, ни обиженным, ни испуганным, обычным взглядом, лишенным в такой ситуации осмысленности. Это подстегнуло, и Лев поторопился на кухню за аптечкой, которую тут же приволок в комнату, присаживаясь перед парнем на корточки.

Живой? – тихо спросил Лев, заглядывая в серые, почти голубые глаза напротив.

Местами и то теми, которые болят, – неожиданно выдохнул мальчишка томным, чуть надтреснутым голосом.

Жить будешь, – Лев аккуратно дотронулся ватным диском до рассеченной губы. – Как хоть зовут тебя, горе мелкое?

Ваня, – отчего-то шепотом произнес он.

Ну и что ты, Ваня, с таким козлом живешь, а? – Лев чуть сильнее надавил на ссадину и поймал испуганный, впервые испуганный взгляд парня. – Ты не смотри на меня так, мне вообще по боку все эти пристрастия, но избивать… кого-то, это выше моего понимания. За что хоть?

Ваня притих и ссутулился, из-за чего оказался еще ближе к лицу Льва. Пришлось признаться самому себе, что, несмотря на синюшные подтеки и набухающие отеки, парнишка та еще амурная стрела. Из всей непримечательной внешности, состоящей из, казалось бы, банальных составляющих, Ваня мог похвастаться остротой высоких скул, прямым и чуть вздернутым носом и пухлостью аккуратных губ. И все это на фоне бледной кожи, тонкой линии бровей и острого подбородка. Хорош стервец! Русый, с водянистыми серо-голубыми глазами и светло-розовыми губами, которые в этот момент обезображивали алые запекшиеся ранки. И имя ему шло как некстати, потому что в представлении Льва, только Иванушки могли быть чистыми русаками, напоминая прекрасный идеализированный образ из старых добрых сказок.

Интерес его был отмечен, наглядно одобрен и тут же продемонстрирован доверительный и тихий рассказ:

Не живем мы вместе, – Ваня вытянул из его рук ватный диск и самостоятельно приложил его к уголку губ. – Встречаемся где-то с полгода, а сегодня я решил на ночь остаться… Не остался.

Угу, – Лев цокнул языком об нёбо, рассматривая своего незваного гостя. – Так что случилось?

А есть ли разница? – тонкая бровь чуть изогнулась, в то время как сама голова чуть склонилась к правому плечу, выражая едва заметное недоумение.

Во благо чего? – Ваня всерьез задумался, отводя взгляд в сторону. – Может, бонус в список хороших дел?

Мне по жизни бонусов хватает, но они меня от той самой участи не спасут и не перенаправят в другое отделение под облаками. Так что рассказывай. Ночь у нас длинная, объем работ исключительный, – Лев кивком головы указал на разбитое лицо, – а состояние более чем разговорное. Неправда ли, Ванечка?

Сами-то руку приложили, гуманно? – мальчишка усмехнулся, снова забирая из его рук диск, но не спеша прикладывать его к лицу.

Значит, не в отключке был? – улыбнулся Лев, поднимаясь и собираясь идти на кухню.

Скорее додумал, – Ваня мотнул головой, указывая на сбитые костяшки рук, потрепанный вид и чуть поблескивающий взгляд. – Он бы так не отпустил, если бы в состоянии был.

Нынче буйные Василисы пошли, – без тени улыбки произнес Лев. – В ванную дуй, там полотенце чистое на двери висит. Потом на кухню заходи, на чай.

Да хоть на кофе и стакан воды, – прохрипел парень, с трудом поднимаясь с дивана.

После душа Ваня выглядел куда лучше. Влажные волосы были зачесаны назад, лицо приобрело чуть более живой розоватый оттенок, а губы уже не казались таким бельмом на фоне общей бледности. Лев, аккурат к его приходу, выставил на столе чашки с горячим чаем, тарелку с бутербродами и пиалу с конфетами, очень вовремя подмечая пару синяков на груди, ребрах и, что странно, даже на животе. Пришлось метнуться в комнату, откопать старую домашнюю майку, чтобы совсем не болталась на тонких плечах, и вернуться обратно, снисходительно наблюдая за облачением гостя в его одежду. Ваня смиренно устроился за столом, что примечательно, на излюбленное место Льва, и принялся за чай, изредка бросая настороженные взгляды на едва знакомого мужчину.

А Лев терпеливо ждал, когда у того закончится запас терпения, чтобы выслушать о том, как иногда бывает, несправедливо судьба сталкивает двух людей, как рушатся идеалы, и на их место приходят стереотипные рассуждения о составляющих всех отношений. Что будь Ваня хоть немного умнее, черствее и быть может злее, то никогда бы не попался в такую западню, где вроде и не любишь, а выбраться ой как сложно. Потому что в наивные девятнадцать не удается разглядеть сухость и беспочвенность новых отношений, потому что юность кидает из крайности в крайность, заставляя натыкаться на все острые углы непонятных трапеций. И что подобные отношения и есть та самая трапеция, где вроде двое параллельны друг другу и одновременно с этим вообще не приближены, лишь изредка пересекаясь на тех самых параллельных. Замкнутый круг, ей богу. Ни желания быть вместе, ни желания самому все это прекратить.

Лев смотрел на смущенного мальчишку, на явно незаслуженные синяки, потому что грех руку поднимать на такое чудо, да что уж там, ребенка, и все явственней ощущал, что в его случае судьба очень удачно столкнула одного с другим. Чтобы что-то осознать для себя, чтобы увериться в собственных убеждениях, чтобы просто столкнуться, в конце концов. И все это за один вечер, который выбился из общего уклада обычного дня. И за этим вечером потянулась не совсем обычная ночь, потому что Ваня остался, устроился на диване в зале, а утром готовил завтрак в знак благодарности за спасение своего очевидно хрупкого тела. Утро продолжило череду необычностей, подвергая Льва испытанию, которое было вроде и простым, а вроде и сложным…

…Лев стоял на балконе и курил, глядя на редких прохожих под окнами, которые то и дело поглядывали на его окна, замечая на себе его любопытный взгляд. И неудивительно, на часах-то половина четвертого утра, свет еще не горит, потому что люди спят, а у него за спиной легкое свечение от кухонного светильника, чтобы на обратном пути нос не разбить. И ладно он, у себя дома, курит посреди ночи, а что другие? Гуляют или скорее возвращаются с каких-то попоек, и это в ночь с воскресения на понедельник, в первый рабочий день недели. Ну и ладно, он в свое время тоже так гулял и так же поглядывал на окна, замечая неспящих в позднее время людей. Ничего не меняется и поколения тоже не меняются, все с похожими действиями, мыслями и желаниями. Меняется иногда представление о жизни и ее составляющих.

Ну, холодно же, Лёва, – Ваня подкрался сзади, обхватил его за талию и привычно устроил острый подбородок на твердом, но расслабленном плече. – Пойдем?

Холодно, а сам вышел в одной майке, – Лев повернул голову, мягко коснулся его губ своими и выкинул окурок, давая понять, что они могут идти.

Взгляд поневоле скользнул по одному окну соседнего дома. Но не задержался, даром, что уж больше года прошло, а вспоминать плохое и не нужно.

Так без тебя холодно, выбрался посреди ночи, а на улице, между прочим, минус девять, – Ваня поежился и чуть ли не вприпрыжку побежал в спальню, тут же скидывая майку и укладываясь под одеяло.

Боишься, что заболею? – Лев улыбнулся, подтянул Ваню к себе и легонько скользнул пальцами по его спине.

Боюсь спать без тебя, – Ваня ткнулся лбом в его плечо, полежал так немного, а затем переместился, опускаясь на бедра Льва. – Перебил весь сон.

Спал бы, чего подскочил? – захотелось обнять и притянуть голову за русые пряди, чтобы поцеловать, заверить, что ли, его в чем-то.

Ваня не ответил, да и не собирался вовсе. Он уже вовсю исследовал большое тело Льва, гладил широкие плечи, что так удобно подходили под его тонкие ладони, оглаживал упругость мышц, скользящих под любым движением, и тихо посапывал, когда Лев повторял его ласки, но уже на нем самом. Было бы глупостью вспоминать прошлое, где от ласки и любви оставались только крохи и болезненное эхо, но иногда вспоминалось, чтобы лишний раз показать на примере, что бывает иначе. А как было-то! Сладко, мягко, прочувствованно до самых кончиков ногтей. И Лев, его Лев, что так беспечно когда-то сорвался на помощь незнакомому парню, а потом так же беспечно увлекся, меняясь сам и меняя его.

Лёвушка, – тихо прошептал Ваня, проглатывая окончание в глубоком и тягучем поцелуе.

И потянулись руки, такие горячие, что почти обжигали. А за ними следом губы, перемежающиеся от лица к шее, оставляя следы и едва ощутимую влагу. Мерно, по сантиметру, по кусочку того или иного, что и не уследить было за этими губами. А потом тонуть головой в подушке, вглядываясь в родное лицо через темноту пространства, чтобы раз за разом убеждаться в чем-то своем, почти осязаемом, когда уже и руки потеряны в хаотичном танце и внизу все полыхает, распыляя все сильнее и ярче. И подтянуться чуть выше, чтобы сначала подобраться, впустить в себя, а затем расслабленно напрячься, подстраиваясь под единый ритм. И не в первый раз осознать, что, несмотря на хрупкость, на тонкость и малый опыт, Ваню можно любить без остатка: склоняться над ним, сдувать влажные пряди со лба, сцеловывать капельки пота. А потом брать его, нежно и ласково, чуть сильнее и быстрее, а потом настойчиво и неуемно, до сиплых стонов и надрывного хрипа. Брать свое, родное и бесконечно любимое, что не имеет цены и каких-то ограничений. С ним можно отпустить себя, увидеть больше и получить в ответ столько же. И сколько удовольствия от созерцания безграничного желания в глазах напротив. Взаимно, всепоглощающе и до самой дрожи, когда тела едва ли могут сосуществовать друг без друга. В такие моменты хочется только ласкать, нежить, дарить эмоцию через десятки движений – и все за одну ночь, словно она первая и, не дай бог, последняя. А утром наблюдать за метаниями по кухне, за ловкостью тонких рук, за реакцией, когда тихо зовешь его Ванечка, и он, смущаясь, прижимается к твоему боку. Русый, тонкокостный и бесконечно любимый, что и ярче, чем в той же известной сказке.

Лев смотрит на него, думает о чем-то своем, целует перед уходом и верит, что только рискнув, решившись на что-то, можно узнать самое лучшее, что есть в этом мире.