МАСТЕР и МАРГАРИТА (отрывок)

Я слишком стара для этой ерунды! Я полжизни боролась со старением, и оно победило. Зачем я так бездарно тратила время? Почему я не сразу признала свое поражение и не попыталась просто жить? Я не знаю. Я всю жизнь притворялась другой: более общительной, более раскрепощенной сексуальной, более молодой, более стильной. Я потратила десятки тысяч часов на закрашивание седины и взвешивания. И наконец я сказала себе - хватит. Год назад я перестала красить волосы. Я забросила диеты, и сейчас слежу только за тем, чтобы мой рацион был полноценным - раз, и вкусным - два. Я набрала 10 килограммов, и мне наплевать. Я не стала продлевать контракт с фитнес-клубом, потому что на самом деле из всей физической активности мне нравится только бегать в парке по утрам, заодно выгуливая собаку. Я перестала тратить сумасшедшие деньги на косметику, потому что для повседневного макияжа мне нужен тональный крем, карандаш для бровей и тушь. Мне 62 года, но я чувствую себя 30-летней. Нет, я не сошла с ума, я вижу все эти морщины, обвисшие бока и пигментные пятна. Я говорю о внутреннем состоянии, о состоянии души. Просто я больше не убиваюсь на поприще «приведи тело в состояние, соответствующее твоему самоощущению». Про таких, как я, говорят - «не боец». А я не понимаю, почему это плохо. Да, я выбрала путь наименьшего сопротивления: быть счастливой просто так, а не вопреки. Я слишком стара, чтобы: 1. «Молчи в тряпочку». Я больше не молчу, когда вижу или чувствую несправедливость. Разумеется, я и раньше иногда протестовала, но в основном я защищала других людей. Не себя. Теперь с этим покончено: если меня обижают, я больше не молчу. 2. «Как я выгляжу со стороны». Однажды мы с мужем отправились за покупками и по дороге зашли в модное кафе. Сев за столик и оглядевшись, я поняла, что голова моя не мыта, джинсы не мешало бы постирать, а за соседним столиком сидят четыре шикарно одетых женщины, и на каждой - дизайнерский шарфик. Раньше в такой ситуации я бы провалилась сквозь землю. Теперь я понимаю, что вкус моей еды и моего кофе не зависит от того, что они обо мне подумают. 3. «Тайные удовольствия». Их больше нет - все мои удовольствия стали явными. Да, мне нравится Леди Гага, и я этого больше не скрываю. Да, я иногда читаю дешевые детективы и женские слезливые романы. Я смотрю «Ходячих мертвецов» по второму разу, и мне это нравится. 4. «Неудобная обувь». К черту. Бывает, кстати, что у меня и носки из разных пар. 5. «Извините, у меня не убрано». Я больше не извиняюсь. Хотите знать, почему в моем доме беспорядок? Потому что у меня сейчас нет настроения убираться. А еще потому, что я неорганизованная и немного неряха. 6. «Ненужные вещи». Недавно мы поняли, что половина барахла в нашем доме не имеет никакого применения, не радует глаз и не представляет исторической ценности. Мы дали себе зарок в ближайшие два года избавиться, как минимум, от половины наших пожитков. 7. «Проводить время с людьми, которые тебе не нравятся». Я это поняла пару лет назад, когда, как обычно, обедала с группой своих коллег. Они мне несимпатичны. Они злые, мелочные, и у нас совершенно разные интересы. Когда они начали привычно переругиваться из-за спорта или политики или какого-то рабочего проекта, я посмотрела на них и подумала: что я здесь делаю? И перестала ходить с ними обедать. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на тех, кто тебе не нравится. 8. «В каждом есть что-то хорошее». Иногда люди ведут себя как придурки. И наверное, если как следует поискать, даже в самом большом придурке можно найти положительные качества. Вопрос в том, зачем мне это? У людей всегда есть выбор. Если они решили, что будут придурками, так тому и быть. Я их выбор уважаю. Поэтому я больше не ищу в них хорошее, просто отхожу как можно дальше. А у вас какой список? Мишель Комбс

Отрывок из главы 13: Явление героя

«… Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!

Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу…

И, вообразите, внезапно заговорила она:

Нравятся ли вам мои цветы?

Она поглядела на меня удивленно, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину! Вот так штука, а? Вы, конечно, скажете, сумасшедший?

И гость продолжал:

Да, она поглядела на меня удивленно, а затем, поглядев, спросила так:

Нет, я люблю цветы, только не такие, - сказал я.

А какие?

Я розы люблю.

Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках.

Так шли молча некоторое время, пока она не вынула у меня из рук цветы, не бросила их на мостовую, затем продела свою руку в черной перчатке с раструбом в мою, и мы пошли рядом.

угадать. - Он вдруг вытер неожиданную слезу правым рукавом и продолжал: - Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!

Так поражает молния, так поражает финский нож!

Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда… с этой, как ее…

С кем? - спросил Бездомный.

С этой… ну… этой, ну… - ответил гость и защелкал пальцами.

Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита.

Отрывок.

Приехав куда нужно, расплатившись благополучно, бухгалтер вошел в здание и устремился по коридору туда, где находился кабинет заведующего, и уже по дороге понял, что попал не вовремя. Какая-то суматоха царила в канцелярии зрелищной комиссии. Мимо бухгалтера пробежала курьерша со сбившимся на затылок платочком и вытаращенными глазами.

– Нету, нету, нету, милые мои! – кричала она, обращаясь неизвестно к кому, – пиджак и штаны тут, а в пиджаке ничего нету!

Она скрылась в какой-то двери, и тут же за ней послышались звуки битья посуды. Из секретарской комнаты выбежал знакомый бухгалтеру заведующий первым сектором комиссии, но был в таком состоянии, что бухгалтера не узнал, и скрылся бесследно.

Потрясенный всем этим бухгалтер дошел до секретарской комнаты, являвшейся преддверием кабинета председателя комиссии, и здесь окончательно поразился.

Из-за закрытой двери кабинета доносился грозный голос, несомненно пренадлежащий Прохору Петровичу – председателю комиссии. «Распекает, что ли, кого?» – подумал смятенный бухгалтер и, оглянувшись, увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до середины секретарской, личный секретарь Прохора Петровича – красавица Анна Ричардовна.

Весь подбородок Анны Ричардовна был вымазан губной помадой, а по персиковым щекам ползли с ресниц потоки раскисшей краски.

Увидев, что кто-то вошел, Анна Ричардовна вскочила, кинулась к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала трясти бухгалтера и кричать:

– Слава богу! Нашелся хоть один храбрый! Все разбежались, все предали! Идемте, идемте к нему, я не знаю, что делать! – И, продолжая рыдать, она потащила бухгалтера в кабинет.

Попав в кабинет, бухгалтер первым долгом уронил портфель, и все мысли в его голове перевернулись кверху ногами. И надо сказать, было от чего.

За огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге. Костюм был при галстуке, из кармашка костюма торчало самопишущее перо, но над воротником не было ни шеи, ни головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом. Услыхав, что кто-то вошел, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:

– В чем дело? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю.

Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:

– Вы видите? Видите?! Нету его! Нету! Верните его, верните!

Тут в дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон. Бухгалтер почувствовал, что ноги его задрожали, и сел на краешек стула, но не забыл поднять портфель. Анна Ричардовна прыгала вокруг бухгалтера, терзая его пиджак, и вскрикивала:

– Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался! Вот и дочертыхался, – тут красавица подбежала к письменному столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым после плача, воскликнула:

– Проша! где вы?

– Кто вам тут «Проша»? – осведомился надменно костюм, еще глубже заваливаясь в кресле.

– Не узнает! Меня не узнает! Вы понимаете? – взрыдала секретарь.

– Попрошу не рыдать в кабинете! – уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и рукавом подтянул к себе свежую пачку бумаг, с явной целью поставить на них резолюцию.

– Нет, не могу видеть этого, нет, не могу! – закричала Анна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею как пуля вылетел и бухгалтер.

– Вообразите, сижу, – рассказывала, трясясь от волнения, Анна Ричардовна, снова вцепившись в рукав бухгалтера, – и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему «брысь!». Он – вон, а вместо него входит толстяк, тоже с какой-то кошачьей мордой, и говорит: "«Это что же вы, гражданка, посетителям »брысь« кричите?» И прямо шасть к Прохору Петровичу, я, конечно, за ним, кричу: «Вы с ума сошли?» А он, наглец, прямо к Прохору Петровичу и садится против него в кресло! Ну, тот... Он – добрейшей души человек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает как вол, – вспылил. «Вы чего, говорит, без доклада влезаете?» А тот нахал, вообразите, развалился в кресле и говорит, улыбаясь: «А я, говорит, с вами по дельцу пришел потолковать». Прохор Петрович вспылил опять-таки: «Я занят!» А тот, подумайте только, отвечает: «Ничем вы не заняты...» А? Ну, тут уж, конечно, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: «Да что ж это такое? Вывести его вон, черти б меня взяли!» А тот, вообразите, улыбнулся и говорит: «Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!» И, трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого с кошачьей мордой и си... сидит... костюм... Геее! – распялив совершенно потерявший всякие очертания рот, завыла Анна Ричардовна.

Подавившись рыданием, она перевела дух, но понесла что-то уж совсем несообразное:

– И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит! Костюм! Все разбежались, как зайцы!

Бухгалтер только стоял и трясся. Но тут судьба его выручила. В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в составе двух человек. Увидев их, красавица зарыдала еще пуще, тыча рукою в дверь кабинета.

– Давайте не будем рыдать, гражданка, – спокойно сказал первый, а бухгалтер, чувствуя, что он здесь совершенно лишний, выскочил из секретарской и через минуту был уже на свежем воздухе. В голове у него был какой-то сквозняк, гудело, как в трубе, и в этом гудении слышались клочки капельдинерских рассказов о вчерашнем коте, который принимал участие в сеансе. «Э-ге-ге? Да уж не наш ли это котик?»

Не добившись толку в комиссии, добросовестный Василий Степанович решил побывать в филиале ее, помещавшемся в Ваганьковском переулке. И чтобы успокоить себя немного, проделал путь до филиала пешком.

Городской зрелищный филиал помещался в облупленном от времени особняке в глубине двора и знаменит был своими порфировыми колоннами в вестибюле.

Но не колонны поражали в этот день посетителей филиала, а то, что происходило под ними.

Несколько посетителей стояли в оцепенении и глядели на плачущую барышню, сидевшую за столиком, на котором лежала специальная зрелищная литература, продаваемая барышней. В данный момент барышня никому ничего не предлагала из этой литературы и на участливые вопросы только отмахивалась, а в это время и сверху, и снизу, и с боков, из всех отделов филиала сыпался телефонный звон, по крайней мере, двадцати надрывавшихся аппаратов.

Поплакав, барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула:

– Вот опять! – и неожиданно запела дрожащим сопрано:

Славное море священный Байкал...

Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и запел вместе с барышней незвучным, тусклым баритоном:

Славен корабль, омулевая бочка!..

К голосу курьера присоединились дальние голоса, хор начал разрастаться, и, наконец, песня загремела во всех углах филиала. В ближайшей комнате N 6, где помещался счетно-проверочный отдел, особенно выделялась чья-то мощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хору усиливающийся треск телефонных аппаратов.

Гей, Баргузин... пошевеливай вал!.. – орал курьер на лестнице.

Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою, и она пела на октаву выше курьера:

Молодцу быть недалечко!

Поражало безмолвных посетителей филиала то, что хористы, рассеянные в разных местах, пели очень складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера.

Прохожие в Ваганьковском останавливались у решетки двора, удивляясь веселью, царящему в филиале.

Как только первый куплет пришел к концу, пение стихло внезапно, опять-таки как бы по жезлу дирижера. Курьер тихо выругался и скрылся. Тут открылись парадные двери, и в них появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата, а с ним милиционер.

– Примите меры, доктор, умоляю, – истерически крикнула девица.

На лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая от стыда и смущения, заговорил, заикаясь:

– Видите ли, доктор, у нас случай массового какого-то гипноза... Так вот, необходимо... – он не докончил фразы, стал давиться словами и вдруг запел тенором:

Шилка и Нерчинск...

– Дурак! – успела выкрикнуть девица, но не объяснила, кого ругает, а вместо этого вывела насильственную руладу и сама запела про Шилку и Нерчинск.

– Держите себя в руках! Перестаньте петь! – обратился доктор к секретарю.

По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал что угодно, чтобы перестать петь, да перестать-то он не мог и вместе с хором донес до слуха прохожих в переулке весть о том, что в дебрях его не тронул прожорливый зверь и пуля стрелков не догнала!

Лишь только куплет кончился, девица первая получила порцию валерианки от врача, а затем он побежал за секретарем к другим – поить и их.

– Простите, гражданочка, – вдруг обратился Василий Степанович к девице, – кот к вам черный не заходил?

– Какой там кот? – в злобе закричала девица, – осел у нас в филиале сидит, осел! – и, прибавив к этому: – Пусть слышит! Я все расскажу, – действительно рассказала о том, что случилось.

Оказалось, что заведующий городским филиалом, «вконец разваливши облегченные развлечения» (по словам девицы), страдал манией организации всякого рода кружков.

– Очки втирал начальству! – орала девица.

В течение года заведующий успел организовать кружок по изучению Лермонтова, шахматно-шашечный, пинг-понга и кружок верховой езды. К лету угрожал организацией кружка гребли на пресных водах и кружка альпинистов.

И вот сегодня, в обеденный перерыв, входит он, заведующий...

– И ведет под руку какого-то сукина сына, – рассказывала девица, – неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, в треснутом пенсне и... рожа совершенно невозможная!

Лица будущих альпинистов помрачнели, но заведующий тут же призвал всех к бодрости, а специалист и пошутил, и поострил, и клятвенно заверил, что времени пение берет самую малость, а пользы от этого пения, между прочим, целый вагон.

Ну, конечно, как сообщила девица, первыми выскочили Фанов и Косарчук, известнейшие филиальские подхалимы, и объявили, что записываются. Тут остальные служащие убедились, что пения не миновать, пришлось записываться и им в кружок. Петь решили в обеденном перерыве, так как все остальное время было занято Лермонтовым и шашками. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее все пошло, как в скверном сне. Клетчатый специалист-хормейстер проорал:

– До-ми-соль-до! – вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у него абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стучал камертоном по пальцам, умоляя грянуть «Славное море».

Грянули. И славно грянули. Клетчатый, действительно, понимал свое дело. Допели первый куплет. Тут регент извинился, сказал: «Я на минутку» – и... изчез. Думали, что он действительно вернется через минутку. Но прошло и десять минут, а его нету. Радость охватила филиальцев – сбежал.

И вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел за собой Косарчук, у которого, может быть, и не было абсолютного слуха, но был довольно приятный высокий тенор. Спели. Регента нету! Двинулись по своим местам, но не успели сесть, как, против своего желания, запели. Остановить, – но не тут-то было. Помолчат минуты три и опять грянут. Помолчат – грянут! Тут сообразили, что беда. Заведующий заперся у себя в кабинете от сраму.

Тут девицын рассказ прервался. Ничего валерианка не помогла.

Через четверть часа к решетке в Ваганьковском подъехали три грузовика, и на них погрузился весь состав филиала во главе с заведующим.

Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи, раскрыли рты, и весь переулок огласился популярной песней. Второй грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовики лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это экскурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского.

“Мастера и Маргариту” знают абсолютно все, кто хоть раз брал в руки книжку, а те, кто не читали – наверняка, слышали об экранизации данного произведения. Михаил Булгаков работал над этим романом долгие годы, и не зря многие булгаковеды считают именно его гениальнейшим произведением автора. Неоднозначно отзываются об этой книге и читатели, в роман либо влюбляешься с первых строк, либо наоборот, третьего просто не дано – равнодушным произведение не оставляет никого.

Роман написан весьма резко, а потому к публикации в советское время даже допускать такую книгу не хотели. Увидело мир произведение лишь много лет спустя, но, увы, ненадолго – вновь наступит череда запретов. В итоге начнёт свою жизнь заново роман лишь во время Перестройки.

Не влюбиться в произведение – можно, однако остаться без каких-либо эмоций к цитатам, даже если вы не читали роман, совершенно точно – никогда не получится!

Я напудрил усы, вот и всё! Другой разговор был бы, если б я побрился! Бритый кот - это действительно уж безобразие, тысячу раз согласен признать это.
… И кот от обиды так раздулся, что казалось, ещё секунда, и он лопнет.

Штаны коту не полагаются, мессир. Уж не прикажете ли Вы мне надеть и сапоги? Кот в сапогах бывает только в сказках, мессир. Но видели ли Вы когда-нибудь кого-нибудь на балу без галстука? Я не намерен оказаться в комическом положении и рисковать тем, что меня вытолкают в шею!

– А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль в лунном свете, – кот полез в лунный столб и хотел ещё что-то говорить, но его попросили замолчать, и он, ответив: – Хорошо, хорошо, готов молчать. Я буду молчаливой галлюцинацией, – замолчал.

Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, и ещё считаю долгом предупредить, что кот древнее и неприкосновенное животное.

Цитаты Маргариты

Судьбу мужчины определяют его женщины, всегда есть выбор: или ты выбираешь женщину? путеводную звезду, или женщину-западню.

У меня кружится голова от всех этих непонятностей…

Нет ничего мучительнее, но и ничего блаженнее, чем после оцепенения возвратиться к жизни.

Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Не правда ли, мессир, она вполне естественна, даже тогда, когда человек знает, что в конце этой дороги его ждёт счастье?

Что бы ни говорили пессимисты, земля всё же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима.

… даже будучи совершенно свободной и невидимой, всё же и в наслаждении нужно быть хоть немного благоразумной.

Цитаты Воланда

Как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?

Интереснее всего в этом вранье то, что оно - вранье от первого до последнего слова.

Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила. Так что заседание не состоится.

Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, – отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.

Вторая свежесть - вот что вздор! Свежесть бывает только одна - первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!

Цитаты Коровьева

Свистнуто, не спорю, - снисходительно заметил Коровьев, - действительно свистнуто, но, если говорить беспристрастно, свистнуто очень средне!

Кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна.

Нет документа, нет и человека.

…вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове?

…я позволю себе смелость посоветовать вам, Маргарита Николаевна, ничего и никогда не бояться. Это неразумно.

Цитаты из романа о любви

Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!

Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза - никогда!

Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!

В произведении Булгакова переплетается всё: трагедия, философия, сатира, реализм и фантастика, необыкновенный многогранный роман увлекает читателя в мистическую атмосферу новых миров, удерживая в напряжении до последних глав, так и оставаясь воспринятым каждым по-своему. Над загадками сюжета бьются всё новые и новые поколения, а произведение продолжает занимать почетные первые места на книжных полках.